Двадцатисемилетний полковник Тарутинского пехотного полка Михаил Нарышкин вел жизнь насколько открытую, видную по службе и общительной московской жизни, настолько и тайную, известную лишь товарищам. Михаил Нарышкин был членом свободоборческого «Союза благоденствия» и одним из главных учредителей «Северного общества».
Здесь, в этом доме № 10 по нынешнему Гоголевскому бульвару, построенном для семьи Нарышкиных великим Матвеем Казаковым, тайно собирались члены «Союза».
Ранним январским утром 1829 года жизнь в доме круто переломилась. Вместе с хозяином дома был арестован и остановившийся у друзей любимейший друг Пушкина Иван Пущин. Обоих - Нарышкина и Пущина - под вооруженным конвоем отправили в столицу на суд императора.
Нарышкина, признанного виновным «в знании об умысле на цареубийство и в участии в умысле бунта», осудили по IV разряду и отправили по этапу в Читу, на Петровский завод. На каторгу.
Жена Елизавета Петровна кидается в Петербург - сделать все возможное и невозможное, чтобы смягчить участь супруга. Она пробивается в окружение государя - так, что тот пишет: «Меня одолевают со всех сторон - сегодня утром мадам Коновницына почти проникла в мою комнату». Но она добивается разрешения последовать за мужем в Сибирь.
Если бы она знала, какие лишения придется ей перенести... Увидев мужа едва ли не в рубище, в оковах, она лишилась чувств.
Через семь лет Нарышкина освободили от каторги, но оставили на поселении, а еще через несколько лет бывшего полковника определили рядовым на Кавказ, в крепость «Прочный окоп». Только здесь, впервые за много лет, жизнь их потихоньку стала налаживаться. У них собирается местное дворянское общество, они могли выписывать газеты, журналы, но всякий раз, как уже дослужившийся до юнкера Нарышкин уходил в экспедиции против горцев, жизнь в доме замирала надолго.
Когда Нарышкина помиловали, они вернулись в Москву, в этот вот дом. И всякий раз, стоя возле окна, выходящего на Пречистенский бульвар, и глядя на мутный, вечно ворчащий поток Черторыя, несущийся со стороны Арбата к Москве-реке - как раз под их окнами, Елизавета Петровна думала о бренности и бурности человеческой жизни и вздыхала: неужели то, что в их жизни случилось, неужели все это было и в самом деле с ними...
